Философ-методолог Петр Щедровицкий, сын русского советского философа-методолога Георгия Щедровицкого, возглавляет Центр стратегических исследований Приволжского федерального округа и является советником Сергея Кириенко по вопросам стратегического развития. Судя по мегапроекту "Культурная столица Поволжья", опробованному с этом году в Ульяновске, одним из стратегических направлений ПФО является культурная политика. Этой теме и было посвящено интервью с 43-летним философом, основателем Школы Культурной Политики.
- Кто и когда впервые заговорил о культурной политике?
- Не думаю, что у этого термина один автор. Термин "культурная политика" появился в конце XIX - начале XX века. Это был переходный период, когда шел бурный процесс осознания роли культурных и исторических факторов экономического и социального развития.
В то время в мире шел бурный рост интереса к языку как к среде человеческого самоопределения, к языку как дому человеческого бытия (Хайдеггер). Это огромный пласт философских и гуманитарных разработок. Их надо рассматривать как ответ гуманитарных наук на вызовы экономического и социального развития, потому что до этого не было таких быстрых перемен, а потому не было и вопроса, что им препятствует, а что - способствует. Когда процессы развития становятся каждодневной реальностью, когда перемены происходят не со сменой поколений, а в течение одного поколения, тогда возникает вопрос: что при этом происходит с традициями, культурой, нормами, моралью, мышлением. Что задает фундамент идентичности, не приведут ли быстрые перемены к потере всех тех оснований, на которых люди строили свою жизнь, а если приведут, то не повлечет ли это какие-либо социальные катаклизмы? Вот вопрос, который волновал меня с середины 80-х годов.
- Эта самая идентичность, которую надо во что бы то ни стало найти, как-то связана с понятием национальной идеи?
- Вообще, мне не нравится этот термин. Давайте с самого начала скажем, что в русском языке есть понятие "народ". Это более фундаментальная и более органичная для русского народа идея, чем нация. По содержанию это одно и то же. Европейские нации возникали во многом за счет наложения двух границ: административно-политических и культурно-языковых. Напротив, те страны, где не удалось добиться единства языка, в дальнейшем тяжело переживали процесс государственного и экономического строительства, во многих из них происходили масштабные религиозные и культурные войны. На территории нынешней Швейцарии погибло две трети населения, прежде чем страна обрела конфедеративное устройство. Национальное государство - это специфическое европейское образование 15-17 веков.
В России этого процесса не было, в России процесс исторического самоопределения формировал другую общность - "православие, самодержавие, народность", и в России народ был тем аналогом нации, который складывался в условиях доминирования византийских политических традиций, затем татарского протектората.
А национальная идея кажется мне чем-то инородным и вычурным. Когда несколько человек садятся и пытаются выдумать национальную идею, у меня есть ощущение, что из этого ничего не выйдет, потому что национальная идея в кабинетах не рождается. Она исторически вынашивается населением, превращающимся в народ.
- Культурная политика как ответ на кризис идентичности, вызванный ускоряющейся жизнью... У большевиков, которые пришли к власти в России в 1917 году, была такая проблема?
- Большевики в этом смысле были плоскими и грубыми: они выдвигали на передний план социально-экономическую политику, то есть индустриализацию, и в тот момент, когда она по каким-то причинам не шла, они использовали силу. Последствия мы переживаем до сих пор: это уничтожение целых социальных групп и этносов, принудительное переселение... И в этом плане идея того, что впереди всего идет индустриализация, не способствовала пониманию специфики культурных механизмов. Только после войны начало прорастать понимание того, что культура - это мощная сила, бурлящий котел, который может в любой момент взорваться, если с ним неправильно обращаться.
Есть вопросы, по которым любое суждение будет надуманным. Таковы и поиски национальной идеи.
- Но дело в том, что политики говорят: "Мы не начнем побеждать на Олимпиадах до тех пор, пока не выработаем для себя национальную идею".
- Ну, знаете ли, люди просто побеждают на Олимпиадах, или в какой-то момент идут воевать за что-то, или делают какие-то открытия, и при этом совокупность таких самоопределений и порождает ощущение общности, порождает силу, волю. Потом люди начинают думать: "А мне приятно, что мои соотечественники получили Нобелевскую премию". Возникает чувство подъема. И когда этих чувств станет много, мы скажем: вот оно, наклевывается...
- В Америке, например, нет ирландцев или евреев, а есть граждане США. Может быть, человеку важно ощущать себя гражданином России, а не русским. То же и государство: важно ли ему знать, где его место в культурном пространстве?
- Важно, но при этом я исхожу из того, что первым и главным критерием идентичности является язык. И когда пять-шесть лет назад мы с Ефимом Островским заговорили про Русский Мир, который выходит за административные границы России, то для нас это был важный идеологический тезис. Он проводил другую границу, потому что Русский Мир разбросан по всему миру - в большинстве случаев не по воле отдельных людей, а под влиянием титанических исторических процессов.
В свое время я говорил о необходимости признать тот факт, что есть русские за пределами Российской Федерации. Они оказались там не по доброй воле, и мы не можем лишать их права соучаствовать в принятии каких-то решений, касающихся будущего России, ибо эти люди - не враги наши, а наоборот, мощнейший ресурс нашего участия в новом мировом порядке. Поэтому я рад, что сейчас Путин делает шаги в этом направлении.
- Так, может быть, стоит призвать всех русских вернуться на Родину и строить новую Россию, по аналогии с тем, как Израиль собирает своих сынов на земле обетованной.
- Во-первых, многие и так возвращаются. Когда это личное решение, это, может быть, даже более важно. Одно дело, когда я поддался на агитацию и пропаганду, а другое - когда я сам хочу этого. Я знаю многих людей, потомков эмигрантов первого поколения, которые хотят вернуться и, главное, знают зачем.
Во-вторых, люди будут возвращаться сами, если политические, экономические и социальные условия, которые здесь возникнут, будут привлекательными. Тогда сюда поедут не только представители русскоговорящих общин, но и люди других этносов, которые будут учить русский язык. Знать русский язык будет модно. Поэтому люди, для которых русский язык - второй, в не меньшей мере - наши партнеры и соучастники проектов, которые мы сегодня вынашиваем. Это относится и к тем, кто живет на территории бывших республик СССР.
- А не дешевле пригласить их и дать им возможность построить здесь жилье?
- Это другой вопрос. Но социально неустроенные люди - это готовые оппозиционеры. Поэтому большинство организаций соотечественников в странах СНГ - это люди, которые скорее поддержат Зюганова, чем начнут строить бизнес-проекты.
- В этом смысле ульяновцы мне представляются эмигрантами внутри своей страны.
- Кто-то из моих друзей сказал, что у нас общая страна эмигрантов: некоторые из страны уехали, а от некоторых страна уехала. Поэтому я с вами согласен. И ведь в начале перестройки для этого никаких хозяйственных или социальных предпосылок, отличающих Ульяновскую область, скажем, от Самарской, не было. Это был бурно развивающийся регион, вспомните Колбина. А сегодня мы видим гигантский разрыв. И мы вынуждены признать его результатом действия субъективных факторов. Как ни прискорбно. Но с другой стороны, такие моменты заставляют нас по-другому взглянуть на роль личности в истории.
- Бывший начальник ульяновского областного управления культуры Борис Мынов любил говаривать, что культурой управлять нельзя. Можно ли вообще формировать культурную политику в достаточно инертной человеческой среде?
- Так это же все время и происходит. Вы смотрите какой-нибудь фильм, потом начинаете одеваться, как главный актер. Более того, можно утверждать, что единственной управляющей системой в современном обществе является культура. Потому что пока человек ориентируется в своем повседневном поведении на какие-то базовые потребности - жилье, еда, секс, - он управляется не культурой. Чем более образованным становится человек, тем большее значение в его картине мира имеют культурные факторы. И поэтому работа с культурными нормами интерактивна: это всегда диалог, коммуникация, всегда межличностное взаимодействие. Культура всегда является продуктом диалога, в котором кто-то может занимать более активную позицию, например, автор произведения, но это всегда совместный продукт.
- Есть культура - идеальная, и есть люди, которые делают культурную политику и, соответственно, культуру. Получается, эти люди берут на себя роль мессий?
- Ну почему же. Вот мы сидим с вами в библиотеке - эти книжки кто-то же написал? Вы их читаете, они на вас влияют. Человек, который изобрел книгопечатание, осуществлял культурную политику, хотя, казалось бы, сделал чисто техническое изобретение - печатный станок. Но даже если признать, что люди, которые пишут книги, в основном перерабатывают чужой опыт, важно, что каждый раз происходит артикуляция этого опыта. Ведь опыт "размазан" по массовой человеческой деятельности, поэтому человек даже не всегда понимает, что он делает. И если вы попросите этого человека научить кого-то, он столкнется с трудностями, потому что он не сможет выделить нормы. Поэтому есть масса институтов, которые занимаются анализом, оформлением и передачей этих норм.
- Этим и занимается Центр стратегических исследований?
- В том числе. Но не надо на этом фокусироваться, потому что есть много таких организаций. В конце концов, вся наша система образования, система массовых коммуникаций - она тоже по-своему это делает.
- Когда Вам предложили возглавить ЦСИ Приволжского федерального округа, предполагалось ли, что тем самым Вам поручается сформировать некую "окружную" идентичность?
- Поручается кем?
- Властью.
- Знаете, я вообще-то давно живу в следующей идеологии: я делаю то, что мне нравится, и стремлюсь, чтобы людям, которые со мной работают, это тоже нравилось. В этом плане наши отношения с округом - это скорее партнерство. Они решают достойную задачу создания современной системы управления государством, я решаю задачи анализа, прогнозирования, разработки стратегических ориентиров. И между нами, слава Богу, диалог, который обогащает и их, и меня. До указа о создании федеральных округов каждый регион был закрыт, перегорожен информационными и административными барьерами, которые мешали нормальному перетоку людей, знаний, капитала...
- Вы сейчас говорите о так называемом едином информационном пространстве?
- Информационное пространство будет единым только в том случае, если оно будет отражать единство каких-то других процессов. Информация - не самодовлеющая, она же должна нести какое-то содержание: экономическое, хозяйственное, гуманитарное. Если будут двигаться люди, идеи, проекты, капиталы, то информационное пространство сложится.
- В совокупности взаимосвязанных стратегий развития, которые вы разрабатываете в Центре, какая роль отводится культурной политике?
- Важнейшая. Я считаю, что марксистская идея о том, что экономика - это базис, а культура - надстройка, неправильна. На самом деле все наоборот. Язык, конфессиональные нормы, обычное право, то есть как люди друг с другом взаимодействуют в быту - это и есть базис. А экономика - это надстройка, потому что она либо вырастает на этом базисе, либо нет. Если люди понимают друг друга, доверяют друг другу, то они заключают контракты, происходит экономическое развитие. Если люди не имеют общего языка, коммуникации не происходит, не будет и экономического развития: каждый будет сидеть в своем коконе и в лучшем случае вести натуральное хозяйство.
Беседовал Сергей ГОГИН.
