Поэт Иосиф Бродский был гением сумрачного оптимизма. "Только с горем я чувствую солидарность", - сказал он в одном стихотворении. И тут же продолжил: "Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность".
Недавно, как мне показалось, на меня упала тень Бродского. Или, скорее, его свет. Так случилось, что с некоторых пор я нигде не числюсь штатным сотрудником: работаю дома, пишу статьи и репортажи, на что и живу (сейчас, в эпоху компьютеров и Интернета, так делают многие). Моя трудовая книжка валяется дома, напоминая о прерванном стаже и бренности бытия, включая его пенсионный отрезок, до которого, однако, надо еще дожить.
Впрочем, о той же бренности напомнят простой насморк или, тем паче, разболевшийся зуб, который погонит в поликлинику в поисках избавления от мук. Но в участковой поликлинике не станут бесплатно исцелять без медицинского полиса, а его я лишился при увольнении с последнего места работы. Поэтому я иду в страховую компанию и спрашиваю, как получить новый полис.
- В какой организации работаете? - спрашивает инспектор.
- Я работаю дома, - отвечаю.
- Вы - частный предприниматель?
- Нет.
- Значит, вы неработающий, и вам за полисом надо в районную администрацию, улица-дом-кабинет такие-то.
Изо всех сил стараясь жить по принципу "ни дня без строчки", я был несколько уязвлен определением "неработающий". Оно было бы верным при обозначении работы как места, требующего ежеутреннего вставания по будильнику, езды на общественном или личном транспорте и затем физического присутствия на данном месте в окружении сотрудников. Да, сегодня я могу себе позволить не заводить будильника, но компьютер включаю практически ежедневно (с его помощью, в частности, можно узнать, который час).
Несправедливо, но в полном соответствии с законом получив клеймо бездельника, я попробовал утешиться таким соображением: раз у законников не нашлось для меня более благозвучной классификации, то придется жить, видимо, вне классификаций, в чем есть даже какая-то своя прелесть. Я вспомнил знаменитый процесс 1964 года, на котором будущего лауреата Нобелевской премии признали тунеядцем и, с юных лет "сердечника", сослали на конкретные исправительные работы в условиях российского Севера. На том показательном процессе между подсудимым Бродским и судьей Савельевой состоялся диалог настолько удивительный, словно его взяли из пьесы неизвестного, но талантливого драматурга-абсурдиста (цитируется по тексту очерка Я.Гордина "Дело Бродского", "Нева", №2, 1989 г.):
"Судья. Лучше, Бродский, объясните суду, почему вы в перерывах между работами не трудились?
Бродский. Я работал. Я писал стихи.
Судья. Но это не мешало вам трудиться.
Бродский. А я трудился. Я писал стихи".
Репортажное ремесло - это, конечно, не поэтическое творчество. И по большому счету я не был диссидентом и физически не страдал от режима. Ослепительную вершину Бродского я разглядываю, стоя у ее подножья и зажмурив глаза от света. Но теперь мне как-то легче признать себя формально неработающим. Тем более что сегодня за это не сажают.
Георгий СЕРГЕЕВ.
