Общественная организация «Открытая Россия» сделала региональным журналистам роскошный предновогодний подарок - пригласила в Москву на встречу с живым классиком, автором романов «Остров Крым», «Ожог», «Московская сага», «В поисках утраченного бэби» и других, победителем литературной премии «Букер - Открытая Россия 2004» Василием Аксеновым. На этой встрече побывал и корреспондент «СК», услышал из первых уст рассуждения писателя о жизни, книгах, любви, истории. - Ну, что вам рассказать о себе? - начал с вопроса Василий Павлович. - Весной этого года я вышел в отставку в университете Джордж Мейсен, в котором проработал 18 лет, а всего в разных американских университетах работал 24 года. И не жалею. Это не самое плохое место в Соединенных Штатах, может быть, лучшее. Перебрался в Москву и во Францию, я делю сейчас свое время между Москвой и городом Биариц на побережье Атлантического океана, собственно, это не столько Франция, сколько Баскония. И я там уединяюсь для письма, мне никто не мешает. Потом, когда совершенно осточертевает одиночество, я еду в Москву и тут погружаюсь в жуткую обстановку столичной жизни с бесконечными предложениями, звонками, презентациями и Бог знает еще чем. - После возвращения в Россию некие структуры из трех букв не пытались на вас давить? - Нет, такого не было. Они меня вообще-то очень не любят, особенно те, кто там остался с советских времен. Я заметил, что ребята из этой конторы страшно не любят иронического отношения. Если ты у них мечешь гром и молнию, это нормально, врага хорошо понимают. А человека, который издевается над ними, представляет их в смешном свете, не терпят. Как-то в Америке на меня вышел один человек, явный посланник. И он мне особенно вставлял эту вещь, мол, как ты все время издеваешься, что за злой у тебя ум, как будто в тебе лисенок сидит? Были времена, когда они меня выставили чуть ли не как агента ЦРУ, упорно распространяли информацию, что Аксенов выполняет заказ западных подрывных центров, старается взорвать советскую литературу изнутри. - Вы имеете возможность наблюдать за происходящим в стране со стороны. Насколько вами было прогнозируемо то, что происходит в последнее время? - Трудно предсказывать, как все будет развиваться. Но если иметь в виду, скажем, Украину... Ведь Украина всегда казалась нам отсталой в смысле демократического развития. И вдруг такое потрясающее сопротивление всем этим хрякам советского типа, которые засели на самом верху. Мы же понимаем, что Ющенко - не идеальный символ антихрячества, он тоже отчасти из них. А вот Юля Тимошенко - это не хряк. Происходящее в Украине - это момент настоящей духовной революции, о которой никогда не говорили большевики, но о которой говорил Лев Толстой. У него в одной из проповеднических работ есть описание сценария духовной революции, которое прямо напоминает август 1991 года в Москве, когда солдат отказывается стрелять, офицер отказывается наказывать солдата, генерал - офицера. И таким образом вдруг вспыхивает, как стог сена, духовная революция неподчинения. То же самое произошло в Киеве. И, мне кажется, украинский пример получит резонанс на всех территориях СНГ. И в России может быть такое явление. Давайте обдумаем, кто прав, кто виноват: Михаил Борисович Ходорковский или Владимир Владимирович Путин. Давайте просто мирно сядем за стол, поговорим. Нечего таскать людей в браслетах, сажать их за решетку. В Америке были скандалы, судили страшно богатую женщину. Каждый день показывали, как она приезжала со своими адвокатами к зданию суда. Выходила из своей машины, над ней несли зонты. Она улыбалась, вела себя, как кинозвезда. Потом кончалось заседание, она уезжала в свое поместье, отдыхала, готовилась к новому. И теперь сравните, как у нас все происходит. Из воронков вытаскивают не очень здоровых людей, тащат их в клетку. Пожалуйста, судите, доказывайте, что виноват. Но почему таким варварским способом? Нельзя просто взять подписку о невыезде, следить, чтобы не убежал? Странные вещи происходят. - Василий Павлович, сейчас говорят о повсеместной коммерциализации общества, и умение себя продавать является наиболее важной характеристикой успешной личности. Это один полюс. Другой полюс: художник должен быть голодным. К чему склоняетесь вы? - Не так давно в журнале «Октябрь» была напечатана статья в этом контексте. Она и о судьбе моего основного жанра - романа. Мне кажется, что роман в связи с этой коммерциализацией вступил в полосу затяжного кризиса, из которого, неизвестно, выберется или нет. Время романа самовыражения, романа эстетического, философского и глубоко психологического вообще отходит. В моду входит роман-пересказ каких-то вымышленных или реальных историй. Он приобретает развлекательный характер. Чтобы заработать большие деньги, автору нужно либо участвовать в кино-проекте, либо сочинить какие-то вещи, которые будут продаваться повсюду. Как сейчас, между прочим, мои вещи продаются. Для меня самого это парадоксально. Здесь, говорят - правда, я сам не видел, - в супермаркетах продаются «Московская сага» и «Вольтерьянцы и вольтерьянки». Но это из-за короткого момента странной популярности. Я, конечно, не отказываюсь от успеха, но я его никогда не преследую. Пусть он преследует, возражений нет. Я стараюсь, наоборот, сузить круг моих читателей, говорю это без всякого кокетства. Понимаю, что такой роман, каким я его вижу, уже не имеет спроса, но какой-то читатель все-таки остается верным этому жанру. - А насколько интересно вам было работать в Америке? - Вы знаете, на церемонии проводов в отставку (там это происходит не так, как у нас здесь: ушел на заслуженный отдых - получи пенсию и все, там торжественная церемония бывает) я произнес речь под названием «Парфенон не лжет». Под Парфеноном я имел в виду университет вообще. И я должен сказать, что за все 24 года моей работы университет меня ни разу не подвел, не обманул. Он мне дал очень много в смысле собственного развития, не говоря о том, что я был очень рад общению со студентами. Это очень благодарный труд. Я видел, как мои лекции, семинары привлекали совсем молодых людей. У меня, как правило, были два класса. Один - это «андерградьюэйтид» - совсем молодые ребята, из разных дисциплин - биологи, компьютерщики, электроинженеры, экономисты и так далее. В американском университете нет такого понятия, как факультет. Там каждый технарь должен набрать гуманитарные «кредиты», поэтому они записывались на мои лекции. В другой группе «градьюэйт-класс» - были продвинутые студенты-гуманитарии, будущие писатели. Это был такой народ, абсолютно ничего не знавший ни о русской литературе, ни о русской культуре вообще. Иногда бывало, что в классе кто-то знал Ахматову, но Гумилева уже - нет. И мне было очень даже интересно смотреть, как они за один семестр меняются. Можно сказать, на глазах. Технарям я говорил: «Я знаю, что вы не станете гуманитариями, но вы должны быть интеллигентами, знать имена писателей, поэтов, художников, кинематографистов». Я обычно начинал занятия с рассказа Зощенко «Аристократка», читал в переводе о поедании пирожных в антракте. И смотрел: если они будут визжать от смеха, значит, буду продолжать, если нет, надо быстро сворачивать. Иногда класс сидел совершенно ватный, говоришь - ничего не проходит. Но в основном начинался абсолютно дикий смех. Дальше можно было говорить о Шкловском, Тынянове. Будущие писатели раскрывали рты, потому что никогда в американском университете не слышали о знаменитых теориях отстранения, о теории замедления, о теории затруднения письма, о единстве автора и героя. - Мужчину, как правило, характеризует его отношение к противоположному полу. Вы где встретили свою первую любовь? - Первая любовь - это была девочка в пионерлагере. Мы тогда все очень увлекались пионер-лагерной романтикой. Странно, но каждое утро, становясь на линейку и произнося какие-то слова, никто из нас не увлекался политической фразеологией. Нам было интересно другое: после войны ходила масса каких-то песенок, полу-блатных, полу-шантанных. Откуда в закрытой стране взялись какие-то англо-американские темы - «Вернулся Билли из Канады», «Девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан», «На берегу осталась крошка Мэри. Она стоит в тумане голубом». Вот в отряде девочек была такая «крошка Мэри». Я в нее влюбился. Мне было 13 лет, и ей было 13 лет. Я предложил ей дружить. Мы уходили в лес вдвоем. Но потом начались в жизни всякие события. Я ее забыл. Уже став писателем, однажды получил записку из зала Дома Союзов: «Вася, если не забыл старых друзей, то приходи к такому-то подъезду». Я пошел, там стояла «крошка Мэри», замужняя женщина, обремененная семьей, детьми и так далее. Но все равно было замечательное воспоминание, связанное с этой океанской романтикой. - Нам было приятно узнать, что вы стали победителем премии «Букер - Открытая Россия 2004». Какие чувства у вас вызвала эта награда? - Мне говорят: наконец ты получил хоть одну премию, а то уж думали, что так и свалишься без всяких премий. В принципе я иронически отношусь к понятию «премия», потому что все награды в большой степени случайны. То есть случайность неполучения этой премии бывает гораздо больше случайности ее получения. Но, с другой стороны, это вдохновляет. Все-таки это приятно: признание получать.
